Линии ускользания. 16 сен 2021 — 30 окт 2021

Вспомним древнегреческую историю о Девкалионе и Пирре, бросающих через голову камни — «кости праматери Земли» — из которых появлялись новые люди. Или средневековые поиски философского камня, который позволил бы осуществлять трансмутацию одних веществ в другие. Превращение — это одна из главных архаичных человеческих фантазий. Однако европейский гуманизм стал вестником крайней степени дифференциации и апогеем иерархии, на вершине которой бог-всеотец создал человека по своему образу и подобию, а значит, по логике тех, кто в это верит, наделил его правом ставить себя выше других живых существ, предметов и явлений.

Интересно что сегодня, описывая круг, история, как уроборос, кусает сама себя за хвост и возвращается к древним, как мир, идеям о первоначальной неразличимости материи и жизни, в которой взаимопроникновение различных веществ и мифические или алхимические превращения были представимы, а значит и возможны. Современная наука, которая протезировала человеку зоркий глаз и чуткий слух, последовательно доказывает квантовую неразличимость материальностей, отсутствие границ между вещами, а также позволяет услышать микропроцессы клеточного обмена и зафиксировать движение молекулярных решеток твердых тел — металлы тоже живут, просто медленнее, чем мы. Таким образом, по мысли виталистической материалистки Джейн Беннет, сегодня конец человеческой целостности и исключительности становится провоз- вестником новой экологии вещей, где человек — это такой же политический актор, как и ассамбляж животных, растений и привычных нам неорганических предметов, «веще-сил», которые все вместе составляют единую пульсирующую материю, неостановимую в своей мерцающей витальности.

Инсталляция «Бесформенное материальное» также представляет собой ассамбляж из найденных, словно после вневременных археологических раскопок, осколков антропоцентристской цивилизации. Его композиция словно источает мерцание этого единого и бесформенного океана материи. Трепет «водной глади», который, подставь зритель руку, превратит его лишь в участника этого выставочного ассамбляжа, становится намеком на то, что и человек сам по себе — это тоже ассамбляж, лишенный целостности, составленный из химических элементов и населенный существами, которых до появления микроскопа мы даже не могли себе помыслить. Так этот симбиоз и трансгрессия превращает нас во «всякого зверя, который пребывает в мире, как вода в воде».

2. ЭХО МЕРЦАНИЯ

Эффект, порожденный движением, пульсацией и трением этой океанической, материальной, огромной складки, сообщает нам о себе посредством движения и звука. Как атмосферное давление — эффект притяжения веса воздуха к земле, так молния и гром — эффект трения внутри грозовой тучи, беременной будущими осадками. Межклеточный обмен звучит как легкие всхлипы и журчания внутренних жидкостей клетки. Звук — это всегда эхо макро- и микропроцессов трения и взаимопроникновения разных типов материальностей.

Неостановимое движение вселенной порождает разные виды шумов, названные как привычные нам цвета — белый, фиолетовый, розовый и другие. Даже планеты «звучат», и мнимая тишина космоса — это лишь ошибка нашего несовершенного восприятия. Кто-то называет этот космический шелест эхом большого взрыва, доносящимся до нас сквозь тысячи миллиардов лет. Кто-то говорит, что это отзвук первоначального «слова», возвестившего появление божественного мироздания. Мы до сих пор не знаем, действительно ли черная дыра — эта научная метафора ничто — молчит, и есть ли где-то в мире место, где не было бы слышно «шепота божественного откровения».

В инсталляции «CAGE» художник становится переводчиком, который осуществляет трансмутацию текста в звук: так слово cage — «клетка» — соответствует последовательности нот, обозначенных соответствующими буквами (C-A-G-E, До-Ля-Соль-Ми). При этом клетка, как реальное пространство, окруженное решетка- ми и проволокой, тоже начинает звучать как последовательность этих нот, ускоряющихся, замедляющихся, схлопывающихся в сингулярности одновременного воспроизведения. Cage — это еще и фамилия американского композитора, философа и художника Джона Кейджа, композиция «4’33"» которого, представляющая собой пустой нотный стан, спекулятивно доказала, что тишины не существует: «Нет пустого пространства или незаполненного времени. Всегда есть, на что посмотреть и что послушать. В действительности, как бы
мы не старались, нам не удастся создать абсолютную тишину <...> звуки будут длиться до тех пор, пока я не умру. Они будут существовать и после моей смерти». Таким образом, звук становится идеальной метафорой той постоянной пульсации, которую осуществляет жизнь в своем непрерывном воспроизводстве, и значит, если мы способны услышать музыку этого мира, смерти как радикальной остановки не существует.

3. ТЕХНОАЛХИМИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Используя интердисциплинарный подход и диалог предметности, звука и движущегося изображения, художник тасует регистры привычной и ригидной повседневности, которая структурирует жизнь якобы для нашего удобства, но по факту — служит консервативным и реакционным сохранением статус-кво, который лишь укрепляет жесткие иерархии вещей и явлений. Звук здесь — выражение танца материальности, который как эхо непрекращающегося опенэйра будоражит воображение и рисует волну разгоряченных тел, сбежавших от надзора полиции будней.
Музыка нойза и глитча — сонифицированные, созданные, сэмплированные звуки — максимально абстракт- на и сопротивляется прямому узнаванию и репрезентации — скрежет и глухие удары, бурчание голоса, техногенный писк, скрип и гудение — взаимно перетекают друг в друга и оставляют слушателя в подвешенности и неопределенности. В этом смысле подобная звуковая техноалхимия, как в инсталляции «Скрипт», служит идеальной иллюстрацией метафорического сдвига и перевода — повседневности в звук, звука в материю, движения в текст.

Осуществляя такую своеобразную трансмутацию состояний, художник трансмутирует и художественные медиумы, заставляя инсталляцию звучать, а звук мерцать. Потоки витальности пересекаются, перенаправляются и превращают искусство в посланника смыслов, подрывающих привычный ход вещей. Так окно или дверь, распахнутые в темной и душной комнате, сквозят новыми звуками и запахами. Уильям Берроуз, мастер литературной детерриторитаризации, кромсающий линейный нарратив с его иерархией начала и конца, высокого и низкого, здесь выступает с требованием постоянного расширения сознания и повышения уровня восприятия, которые только и позволят не пропустить эту весть о новом. Искусство, лишающее нас уюта привычной летаргии — это сценарий номадического путешествия, импульс, позволяющий нам выйти за пределы ограниченных себя, лезвие, взрезающее повседневность линиями анархического исхода.

4. ЛИНИИ УСКОЛЬЗАНИЯ

Инсталляция «Линии ускользания» схлопывает практики художественного интердисциплинарного перевода и становится метафорой детерриторизации и лиминального (от лат. limen — порог, пороговая величина) перехода от одного состояния к другому. Изображение средневекового бестиария, металл, песок, лен и цифровое видео снова составляют ассамбляж, рядом с которым человек становится лишь его равноправной частью. Дыры на железной пластине «обводят» фигуру волка — таким образом в средневековье копировали иллюстрации. Эта аналогия переноса и перевода служит наглядным пояснением делезовского концепта «дыры», через которую и благодаря которой осуществляется трансмутация состояний по линиям ускользания: «Становление-волком, становление-нечеловеческим детерриторизованных интенсивностей — это и есть множество. Стать волком, стать дырой — значит детерриторизоваться согласно разным перепутанным линиям».

Детерриторизация — не просто выход за пределы собственной ограниченной территории, но и расширение, захват новых границ, вызванный желанием или экспансии, или освобождения. Само пульсирующее зависание между этих границ, это пороговое состояние, связано с трансформацией человеческой идентичности, социального статуса, культурных ценностей и норм. Движение невозможно без выхода за пределы привычных ограниченных пространств, телесности и сознания. Изменения осуществляются только благодаря таким переходам и расширениям. Это значит, что если мы хоть на секунду остановили автоматизм течения повседневности и поставили под вопрос привычный способ восприятия — трансмутация возможна.

Современность — это поле экспериментов с идентичностью. Человеческая греза о превращениях, транс- плантациях и протезировании сегодня стала реальностью: новейшие технологии и средства коммуникации сделали возможным искусственные телесные мутации и распыление сознания в информационном пространстве. В плотности удушающей обыденности практики перехода и исхода по виртуальным линиям ускользания становятся новой контргегемонией и политической экологией вещей. «Линии ускользания» — это и есть виртуальный дисплей возможностей такого перехода, подрыва иерархий и манифестации множественности. Современный художник-техноалхимик, пульсирующие объекты, зрители-мутанты делают свободу снова и каждый раз возможной. Клетка идентичности разрушается, монстры уже говорят с вами, вещи выползают из тьмы...

Анастасия Хаустова